Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

Тогда небеса разверзались, и дождь лил сплошной стеной, иногда с градом, и градины подпрыгивали и стучали по окнам и крыше, как будто пришел конец света.

И ее это могло огорчать? Когда в эту минуту, по словам Бена Колдуэлла, гроза представлялась единственной надеждой на спасение? Невероятно!

— Да, хороший летний ливень нам бы не помешал, — как раз, улыбаясь, говорил губернатор. — Вы никого не знаете, Бен, кто мог бы вызвать дождь?

В этот момент ожил телефон. Губернатор нажал кнопку, чтобы слышали все.

— Армитейдж слушает.

Голос Ната Вильсона звучал совсем устало:

— Со вторым выстрелом получилось не лучше, чем с первым. С самого начала мы не питали особых надежд, но все равно старались как могли.

— Понимаю, — ответил губернатор. — Мы благодарны за ваши усилия.

— Браун хотел бы знать, добрались ли к вам благополучно двое его людей.

— Добрались. Они сейчас среди нас. А двое других успели спуститься вниз?

После долгой паузы послышался голос Брауна:

— К сожалению, нет, мистер губернатор. Они отрезаны на пятидесятом этаже. Ниже их по лестнице пожар.

— Тогда срочно пошлите их вверх, если они еще могут идти.

— Над ними тоже все горит.

Губернатор закрыл глаза. Потом медленно открыл их.

— Браун!

— Да?

— Дайте мне опять Вильсона. — И, когда узнал голос Ната: — Я хочу поручить вам подготовить полный отчет. Главу за главой, пункт за пунктом по всей этой комедии ошибок. И сделать это немедленно, пока еще можно получить свидетельские показания. Ничего не утаивать, не щадить ничьи чувства. Кто что сделал или кто что не сделал, насколько возможно, и почему. Пока сможем, будем вас непрерывно информировать обо всем, происходящем здесь, о каждом решении, которое примем, о каждом факте, который выясним.

В динамике было отчетливо слышно чье-то бурчание. Это Гиддингс выражал свой протест.

— Скажите тому ворчуну, кто бы это ни был, — продолжал губернатор, — что это вроде предварительного слушания перед началом процесса, и если проведем его правильно, это может предупредить дальнейшие бессмысленные трагедии наподобие этой. По крайней мере я от всей души надеюсь.

— Понимаю, — ответил Нат.

— Пусть говорят факты, — продолжал губернатор. — Заранее никого не обвиняйте. Это ни к чему. Думаю, что при этих обстоятельствах виновников найдется более чем достаточно.

Он помолчал.

— Включая и некоторых из нас наверху, которые виноваты прежде всего в том, что дали своему тщеславию одолеть себя. Вы меня поняли?

— Да.

— Хорошо, — сказал губернатор. — Мы соберем… — он запнулся, потому что в зале вдруг все стихло. Потом вдруг кто-то закричал, а кто-то завизжал. Там что-то произошло.

— Останьтесь на связи, — сказал губернатор, вскочил со стула, подбежал к дверям и выглянул в зал. — Боже мой! Господь всемогущий!

Кто-то открыл противопожарные двери, потому что в них ломились снаружи. В дверном проеме стоял Гровер Фрэзи. Большая часть одежды на нем сгорела. Волосы тоже, так что череп был голым и черным; глаза на изувеченном лице выглядели просто черными дырами. Зубы сверкали в безумном оскале. С верхней половины тела свисали клочья мяса, а кожа, оставшаяся от ботинок, дымилась. С вытянутыми руками он сделал неверный шаг вперед, в горле у него что-то хрипело и булькало. И тут он внезапно упал плашмя и превратился в обугленную, почерневшую, дымящуюся кучку чего-то неживого. Еще раз судорожно дернулся, но больше уже не шевелился и не издавал ни звука.

В зале стояла тишина, мертвая тишина.

Губернатор негромко сказал:

— Прикройте его.

Когда он повернул назад и двинулся в сторону канцелярии, лицо его было непроницаемо.

«Пусть это будет на моей совести», — мысленно повторил он и на миг закрыл глаза.

Этого не должно было случиться — но случилось. Защитные системы Башни одна за другой вступали в бой за ее спасение, но также одна за другой проигрывали битву и погибали в огне.

На контрольном пульте вначале горели сигналы, за которыми некому было следить, но когда пропало напряжение, погасли и они.

Системы охлаждения, чьи тепловые предохранители плавились от жары, вступали в действие этаж за этажом. Но наибольший жар был внутри конструкции здания, где спринклеры были бессильны. А когда огонь прорывался в открытое пространство и жадно заглатывал свежий воздух, температура взлетала так быстро, что вода в подводящих трубопроводах превращалась в пар и трубы лопались. И еще одна вражеская атака достигала успеха.

В ядре здания вертикальные каналы, которых было сотни и тысячи, тут же превращались в вытяжные трубы, которые разносили огонь вверх и вниз и одновременно заглатывали свежий воздух, раздувавший и поддерживавший пламя.

Нагретый воздух поднимается вверх — таков закон природы, а раскаленный воздух еще быстрее, чем теплый. Но температура передавалась и через конструкцию: через стальной каркас — быстрее, через керамическую и деревянную облицовку стен и покрытия полов — медленнее, но так же неумолимо, а кроме того, еще и по трубам, кабелям, коробам и нишам заземления. И огонь, достаточно разгоревшись, начинает поддерживать себя сам, повышая температуру до уровня возгорания, в результате чего материалы воспламеняются друг за другом. Таких случаев на совести Прометея предостаточно.

Башня была обречена. Это гигантское здание, которое должно было оказаться в центре коммуникаций всего мира, было теперь предметом всемирного внимания в совершенно ином смысле. О катастрофе знал весь мир, кое-где известие это воспринимали с удовлетворением, если не с радостью, оттого что в мирное время в самой богатой стране мира гибнет самое новое и самое высокое из когда-либо построенных человеком зданий, и что «вся королевская рать» так же беспомощна, как и простые смертные.

Но это было не совсем верно.

То, что осталось от Говарда Фрэзи, прикрыли белой скатертью и оставили там, где он упал. Противопожарные двери снова закрыли, но всем в зале было ясно, что они могут служить только временной защитой. Когда придет время, огонь они не удержат. Разве что…

— Они пытаются локализовать огонь в нижних этажах — сказал губернатор. Он уже снова влез на стул. — Это наша главная надежда. — Он чуть не сказал «единственная надежда».

Число слушателей поредело. В противоположном конце зала из транзисторного радиоприемника неслись звуки рока. С полдюжины людей танцевали, если это можно было так назвать. «Ну, — подумал губернатор, — ты сам сказал: лучше рок, чем псалмы и молитвы». И больше не обращал на них внимания.

— К сожалению, должен вам сообщить, что попытка с лифтом окончилась неудачей. — И после короткой паузы: — Учитывая, чем закончился первый опыт, это, возможно, и к лучшему.

«Боже мой, — подумал он, — я изрекаю одну банальность за другой». С трудом заставил себя улыбнуться.

— Я не собираюсь утверждать, что все хорошо. Это не так. С другой стороны, нам здесь пока ничто не угрожает. И я, например, предпочитаю думать, что наши друзья, которые борются с огнем, подоспеют вовремя. — Он помолчал. — А теперь я намерен выпить. В конце концов, это же банкет.

Слез со стула и взял под руку Бет.

— Пора выпить и найти уголок, где можно поговорить. Мне надоело скалиться все время, как идиоту, чтобы доказать, что я не отчаиваюсь.

«А со мной он чувствует, что притворяться ни к чему, — подумала Бет. — Чудесно».

Подошли к бару и потом с бокалами забрались в опустевший угол. Губернатор придвинул друг к другу два кресла. Они сели вплотную, спинами к залу.

Первой молчание нарушила Бет:

— Какие мысли обуревают вас, Бент?

— Хмурые и невеселые, — губернатор признательно улыбнулся. — Думаю обо всех этих несчастьях. Мне так жаль. И я так зол. В душе я грожу кулаком небесам. Чисто детское бессилие.

Она понимала и даже разделяла его чувства. Но предпочла оставить их в стороне.

— Когда я была маленькой, — начала она, — и меня за шалости запирали в комнате, — она попыталась улыбнуться, — то я всегда старалась думать о том, что бы я хотела в это время делать, и пыталась на этом сосредоточиться. Чего бы вы хотели, Бент?

Медленно, едва заметно, спадало охватившее его напряжение. Улыбка смягчилась и погасла.

— Бросил бы политику, — сказал он наконец. — У меня хватает денег, и я сыт всем по горло. Мое ранчо в Нью-Мехико…

— И все, Бент? Только это?

Он не спешил с ответом. Наконец покачал головой.

— Нет. Вы заставляете меня поверить вам мои истинные мысли. Совсем уйти на покой я бы не хотел. — Снова та же признательная улыбка. — Я адвокат. Хотел бы убедиться, насколько я в этом деле хорош.

— Вы будете хороши в любом деле, за что ни возьметесь.